Центральная Азия, включающая Казахстан, Узбекистан, Кыргызстан, Туркменистан и Таджикистан, остается регионом с ограниченным присутствием глобальных технологических гигантов, подобных Samsung или Alibaba. Несмотря на стратегическое географическое положение, значительные природные ресурсы и население около 80 миллионов человек, ни одна страна региона не породила компанию, сопоставимую по масштабу и влиянию с южнокорейским Samsung или китайским Alibaba. Причины этого феномена многослойны и связаны с историческими, экономическими, институциональными и социокультурными факторами, которые препятствуют развитию высокотехнологичных экосистем.
Исторический контекст играет значительную роль в формировании текущей ситуации. После распада СССР в 1991 году страны Центральной Азии унаследовали экономику, ориентированную на сырьевые отрасли — нефть, газ, металлы и сельское хозяйство. В 2023 году, согласно данным Всемирного банка, доля добывающей промышленности и сельского хозяйства в ВВП Казахстана составляла около 40%, в Узбекистане — 35%, в Туркменистане — более 50%. Для сравнения, в Южной Корее в 1960-х годах, когда Samsung начала трансформироваться из торговой компании в технологического лидера, доля промышленности уже превышала 20%, а к 1980-м годам достигла 40% за счет диверсификации в электронику. Китай в 1990-х годах, на момент зарождения Alibaba, активно развивал легкую промышленность и привлекал иностранные инвестиции в технологии, что создало основу для цифровой экономики. В Центральной Азии же этот переход сопровождался экономическим спадом: ВВП Казахстана в 1995 году упал на 30% по сравнению с 1990 годом, Узбекистана — на 20%. Это ограничило возможности для инвестиций в инновационные сектора.
Государственная политика в Центральной Азии также не способствовала созданию условий для технологических прорывов. В Южной Корее в 1960–1980-х годах правительство Пак Чон Хи активно поддерживало чеболи, такие как Samsung, через субсидии, налоговые льготы и доступ к кредитам. Samsung Electronics, основанная в 1969 году, к 1981 году произвела 10 миллионов телевизоров, во многом благодаря государственной поддержке. В Китае реформы Дэн Сяопина в 1980-х годах открыли экономику для частного сектора, что позволило предпринимателям, таким как Джек Ма, основать Alibaba в 1999 году. В Центральной Азии государственный контроль над экономикой остается высоким. Например, в Туркменистане в 2023 году более 70% ВВП формируется государственными предприятиями. В Узбекистане, несмотря на реформы после 2016 года, доля государства в экономике превышает 50%. Казахстан, наиболее открытый рынок региона, все еще сталкивается с бюрократическими барьерами: в рейтинге Doing Business 2020 года он занимал 25-е место, тогда как Южная Корея — 5-е. Ограниченный доступ к финансированию для частных технологических стартапов остается проблемой: венчурные инвестиции в Центральной Азии в 2022 году составили менее 100 миллионов долларов, тогда как в Китае только в 2020 году в технологические компании было вложено 43 миллиарда долларов.
Инфраструктурные ограничения, особенно в сфере цифровых технологий, являются еще одним барьером. В 2021 году, по данным Всемирного банка, средняя скорость интернета в Кыргызстане составила 7,5 Мбит/с, в Казахстане — 16 Мбит/с, тогда как в Южной Корее — 200 Мбит/с. Доступ к широкополосному интернету в Центральной Азии остается ограниченным: в 2023 году только 50% населения региона имело доступ к сети, по сравнению с 90% в Китае и 95% в Южной Корее. Программа Digital CASA, инициированная Всемирным банком, оценивает, что для подключения половины населения Центральной Азии к широкополосному интернету к 2030 году потребуется 6 миллиардов долларов. Без развитой цифровой инфраструктуры невозможно создать экосистему, подобную той, что поддерживает Alibaba, чьи платформы в 2020 году обеспечили 56% онлайн-торговли в Китае.
Образовательная система и дефицит квалифицированных кадров также ограничивают инновационный потенциал региона. В Южной Корее в 1980-х годах доля населения с высшим образованием достигла 20%, а государственные программы готовили инженеров для технологических отраслей. В Китае к 2000 году в университетах обучалось 5,6 миллиона студентов, что создало кадровую базу для Alibaba и других компаний. В Центральной Азии образовательные системы унаследовали советскую модель, ориентированную на подготовку специалистов для сырьевых и административных секторов. В 2023 году только 15% выпускников вузов в Казахстане и 10% в Узбекистане имели техническое образование в области ИТ или инженерии. Низкий уровень владения английским языком — менее 20% населения региона свободно владеет им — ограничивает доступ к глобальным рынкам и технологиям. Для сравнения, в Южной Корее 50% населения владеет английским, что облегчает трансфер знаний.
Социокультурные факторы также играют роль. В Южной Корее конфуцианская этика, подчеркивающая трудолюбие и дисциплину, сочеталась с государственной политикой, создавая благоприятную среду для чеболей. В Китае предпринимательская культура, стимулированная реформами, позволила Alibaba вырасти из стартапа с 18 сотрудниками в 1999 году до компании с капитализацией 170 миллиардов долларов к 2014 году. В Центральной Азии социальные структуры остаются более традиционными, с сильным влиянием клановых и семейных связей. Это проявляется в бизнес-практиках: в 2022 году 60% крупных компаний в Узбекистане и 50% в Казахстане контролировались семьями или приближенными к власти группами. Такая система ограничивает мобильность новых предпринимателей и препятствует созданию независимых технологических стартапов.
Экономическая структура региона усиливает зависимость от экспорта сырья. В 2023 году экспорт нефти и газа составил 60% от общего экспорта Казахстана, 80% — Туркменистана. Это контрастирует с Южной Кореей, где в 1980-х годах экспорт электроники достиг 30% от общего объема, или Китаем, где в 2000-х годах технологии составляли 40% экспорта. Высокая рентабельность сырьевых отраслей снижает стимулы для инвестиций в технологии, которые требуют долгосрочных вложений и несут высокие риски. Для сравнения, Samsung в 1980-х годах инвестировала 20% своего дохода в исследования и разработки, что позволило ей стать лидером в производстве полупроводников к 1990-м годам.
Отсутствие региональной интеграции также препятствует созданию крупных технологических компаний. В Юго-Восточной Азии, где Alibaba расширяет влияние, страны ASEAN создали единый рынок с населением 670 миллионов человек. В Центральной Азии попытки интеграции, такие как Евразийский экономический союз, ограничены политическими разногласиями и экономической конкуренцией. В 2023 году внутрирегиональная торговля составляла менее 10% от общего объема, тогда как в ASEAN — 25%. Это ограничивает масштабирование местных компаний.
Наконец, низкий уровень урбанизации и потребительского спроса на технологические продукты тормозит развитие. В 2023 году уровень урбанизации в Узбекистане составлял 50%, в Таджикистане — 27%, тогда как в Южной Корее — 81%, в Китае — 64%. Городская среда способствует концентрации талантов и созданию инновационных хабов, таких как Сеул или Ханчжоу, где базируются Samsung и Alibaba. В Центральной Азии крупнейшие города, такие как Алматы или Ташкент, имеют население менее 2 миллионов человек, что недостаточно для формирования масштабной экосистемы.
Отсутствие аналогов Samsung или Alibaba в Центральной Азии обусловлено сочетанием исторической ориентации на сырьевую экономику, ограниченной государственной поддержкой инноваций, слабой цифровой инфраструктурой, дефицитом кадров, социокультурными барьерами, геополитическими ограничениями и низким уровнем региональной интеграции. Для появления технологических гигантов региону необходимы структурные реформы, включая диверсификацию экономики, инвестиции в образование и инфраструктуру, а также создание условий для частного предпринимательства. Без этих изменений Центральная Азия останется на периферии глобальной технологической карты.