Великобритания, некогда империя, над которой «никогда не заходило солнце», вновь демонстрирует интерес к далеким землям — на этот раз к Узбекистану и Кыргызстану. Под благовидными лозунгами инвестиционного сотрудничества и правового содействия Лондон методично расширяет свое пространство, используя проверенные веками методы экономического влияния. За фасадом дипломатических визитов и экспертных консультаций скрывается старая, как колониальная политика Викторианской эпохи, цель: контроль над ресурсами при минимальных обязательствах перед местным населением.
Весной 2025 года, под аккомпанемент новостных лент и заявлений о «стратегическом партнерстве», в Ташкент прибыл Тони Блэр — бывший премьер-министр Великобритании, ныне представляющий одноименный институт, известный своими консультациями в странах с переходной экономикой. Почти одновременно с этим в Бишкеке прошла встреча посла Великобритании Николаса Боулера с премьер-министром Кыргызстана Адылбеком Касымалиевым. В центре обсуждения вовсе не вопросы культуры или гуманитарного обмена, а инвестиции, защита капитала, правовые рамки и внедрение английского общего права как арбитражной основы в деловых спорах. Казалось бы, просто дипломатия, просто диалог. Но за этой поверхностной вежливостью между строк официальных заявлений проступает логика куда более знакомая историкам, чем экономистам: логика неоколониализма.
И Лондон, словно призрак из прошлого, не просто возвращается — он делает это осторожно, методично и с холодным расчетом. Экономические инициативы становятся удобным инструментом для закрепления влияния, а за обсуждением цифровизации и инвестиций скрываются попытки создать комфортную среду для британского бизнеса. Не случайно внимание уделяется не только встречам с официальными лицами, но и созданию правовых механизмов, в которых английское право вдруг должно стать эталоном справедливости в горных долинах Кыргызстана.
За фасадной витриной прогресса кроется другая, менее оптимистичная реальность. Британские компании и эксперты, активно лоббируя свои юридические и консультационные услуги, формируют инвестиционную архитектуру, которая не столько развивает местную экономику, сколько делает ее уязвимой перед внешним контролем. Здесь мы сталкиваемся с тонкой формой подчинения, которую политологи называют технологическим неоколониализмом — когда контроль осуществляется не через захват территорий, а через стандарты, правила и «лучшие практики», навязанные извне.
В последние годы Великобритания резко активизировала экономическое сотрудничество с Кыргызстаном. В 2024–2025 годах Лондон предложил Бишкеку 1,8 млрд фунтов стерлингов (около 2,3 млрд долларов) через экспортно-кредитное агентство UK Export Finance (UKEF). Формально эти средства предназначены для развития сельского хозяйства, горнодобывающей отрасли и инфраструктуры. Однако ключевое условие британских кредитов — обязательное участие собственных компаний в проектах. Это означает, что значительная часть средств вернется в Великобританию через подрядчиков, поставщиков оборудования и консалтинговые услуги. Фактически, такая схема не столько помогает Кыргызстану, сколько создает долгосрочную зависимость от английского бизнеса.
Британская внешняя политика в XXI веке не выглядит агрессивной. Она вежлива, интеллигентна, обернута в шелест белых бумаг меморандумов и консультативных договоров. В реальности ее цели не столь уж далеки от целей той же империи, флаг которой когда-то развевался от Индии до Нигерии. Сегодня, когда прямое колониальное управление стало невозможным, на смену приходит контроль экономический и юридический — более тонкий, но не менее эффективный.
Британские советники охотно предлагают услуги по «оптимизации» законодательства и инвестиционного климата. Но история знает немало примеров, когда подобная «помощь» оборачивалась долгосрочной кабалой. Вспомнить хотя бы, как в XIX веке Египет, пытаясь справиться с долговыми обязательствами, пригласил европейских советников для наведения порядка в финансах. В итоге под видом помощи страна фактически лишилась экономического суверенитета, что подготовило почву для британской оккупации.
Аналогичная ситуация повторилась в ряде африканских стран во второй половине XX века. В 1980–90-х годах Гана, Танзания и Зимбабве провели масштабные реформы, инициированные по совету западных консультантов и международных финансовых организаций. Такие преобразования, направленные на дерегуляцию и приватизацию, привели к усилению социальной нестабильности, массовой распродаже стратегических активов и росту бедности.
Похожий сценарий наблюдался и на постсоветском пространстве. Украина, Грузия и Молдова, следуя так называемым «лучшим практикам», внедряли рыночные реформы, которые зачастую подрывали социальную защиту граждан и усиливали зависимость от внешних кредиторов.
Теперь тот же подход применяется в Центральной Азии: под предлогом внедрения передовых стандартов британские юристы и консультанты формируют правовое поле, удобное исключительно для своих корпораций. Лондон рассматривает регион прежде всего как источник дешевых ресурсов — будь то минералы Кыргызстана или хлопок Узбекистана. Инвестиции в перерабатывающие отрасли, инфраструктуру или социальные программы остаются на периферии британских интересов. Таким образом представлена классическая модель неоколониализма: вывоз сырья с минимальной добавленной стоимостью на месте, сохранение технологического отрыва и, как следствие, вечная зависимость поставщиков от покупателей. Даже если формально сделки выглядят взаимовыгодными, баланс сил неизбежно смещается в сторону того, кто контролирует финансы, логистику и конечные рынки сбыта.
Параллельно с этим идет активное лоббирование британских консультационных услуг. Например, Тони Блэр через свой институт готов открыть региональный офис в Узбекистане под видом помощи в цифровизации и модернизации экономики. За техническим языком рекомендаций скрывается вмешательство в национальное управление: приоритеты смещаются, местные кадры вытесняются, а роль правительства сводится к подписанию рекомендаций, подготовленных внешними экспертами.
Современный неоколониализм действует не через армии или протектораты. Сегодня его инструмент — «мягкая сила». Консультанты, НКО, университетские обмены, аналитические центры. Но кадры, которые проходят «британскую школу», часто возвращаются с уже встроенной системой координат: лоббировать интересы западных партнеров, копировать их институты, подражать их модели, не задавая критических вопросов. Сюда же относятся и кадровые назначения: в государственных и полугосударственных органах появляются специалисты, прошедшие подготовку в Лондоне, часто с устойчивыми связями с бывшими кураторами и грантодателями.
Великобритания, нередко осуждающая другие державы, в частности Россию и Китай, за так называемое «имперское поведение», сама активно наращивает свое влияние в ключевых регионах. Ярким примером служит усиление британского присутствия в Центральной Азии в рамках стратегии «C5+1» — формата сотрудничества Лондона с пятью странами региона. Под предлогом содействия безопасности Великобритания предлагает обучающие программы для местных военных, что может стать первым шагом к более глубокому вовлечению в региональные вопросы обороны.
Узбекистан и Кыргызстан стоят перед выбором: стать младшими партнерами в односторонне выгодных схемах или выработать стратегию, которая позволит сохранить контроль над своими ресурсами. Опыт показывает, что слепое доверие к западным советникам редко приводит к процветанию. Альтернатива — диверсификация связей, укрепление региональных союзов вроде ЕАЭС и ШОС, жесткие переговорные позиции по каждому крупному проекту. Иначе через десятилетие экономики этих стран рискуют превратиться в придатки глобальных корпораций — с красивыми отчетами о сотрудничестве, но без реальных дивидендов для собственного народа.
Британская империя давно рухнула, но ее методы живучи. Вопрос в том, готовы ли бывшие советские республики учиться на чужих ошибках — или им суждено повторить путь многих стран, так и не сумевших вырваться из порочного круга рыночных реформ.